Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

— Да, да, — подтвердил Попов, — события приобрели исключительно плохой оборот. Я постараюсь вас информировать, но прошу учесть, ротмистр, что я, собственно говоря, не политический деятель. Да и вообще никогда не интересовался политикой.

И тут Злынский узнал, что казаки не только отказываются выступать, — многие открыто встают на сторону революции. Недавно в станице Каменской, что в семидесяти верстах от Новочеркасска, состоялся съезд фронтового казачества. 10 января 1918 года съезд избрал Военно-революционный комитет и своим постановлением выступил против наказного атамана Каледина, пытавшегося бросить казаков на подавление революции. Верно, полного единодушия достигнуто не было, но все же большинство делегатов, особенно из верхнедонских, пошло за большевиками. И это, как сказал Попов, закономерно, потому что основная масса казачества, главным образом северных областей, живущая на неудобных землях, за время войны обеднела. Короче говоря, некоторая часть казаков превратилась в рабочих. Эта группа вносит в казачью семью новые идеи.

— Поэтому, — говорил Попов, — я имею под рукой всего лишь два надежных полка. Это капля в море…

— Ваше превосходительство, а правда, я слышал, в станицу Богаевскую ворвалась какая-то банда и подвергла ее полному разграблению? — спросил Злынский. — Станица, говорят, накануне восстания.

— Знаю про этот случай, — подтвердил Попов. — В Богаевскую ворвалась банда анархистов, именующая себя каким-то мудреным названием… Ну хорошо, предположим, станица восстанет. Что это мне даст? Сотни три казаков. Нет, ротмистр, есть другой выход. Я отказался уходить вместе с генералом Корниловым на Кубань. Почему? — Атаман значительно посмотрел на Злынского сквозь пенсне. — Потому, что сегодня в ночь я ухожу в Сальскую степь. Там я соберу конные полки и брошу их против совдепов… Вы только подумайте, — продолжал Попов, оживляясь, — десятки тысяч природных наездников! Любыми мерами я посажу их на прекрасных донских лошадей. Вы знаете, ведь в этих местах у коннозаводчиков огромные табуны… Представляете, какая это будет сила? — Попов встал из-за стола, в волнении прошелся по кабинету, постоял у карты, висевшей на противоположной от окон стене, что-то прикидывая, и возвратился на место.

Поднявшийся было вслед за ним Злынский снова опустился на стул.

— А ведь это прекрасная мысль, ваше превосходительство, — тихо, словно про себя, проговорил он.

— Я разверну в Сальской степи полки и дивизии, — продолжал атаман. — Собственно говоря, в некоторых пунктах у меня уже есть свои люди. Я имею от них весьма ценные сведения.

— А велика ли армия у генерала Корнилова? — поинтересовался Злынский.

— Армия?! — Попов горько усмехнулся. — Разве можно назвать армией отряд в пять тысяч штыков, преимущественно офицеров? Нет, русское офицерство плохо откликнулось на призыв главнокомандующего. Оно предпочитает отсиживаться в кустах или служить у большевиков… Ну, все это мы, даст бог, им припомним… Послушайте, ротмистр, оставайтесь у меня! Корнилова вам не догнать. Он уже на Кубани. Да и риску много. Вы офицер генерального штаба. Поможете мне при формированиях… Ну как? Согласны?

Злынский решительно встал.

— Почту за честь, ваше превосходительство, — сказал он, вытягиваясь.

— Ну и прекрасно. Буду рад видеть вас в своем штабе. А пока рекомендую вам отдохнуть перед походом.

Генерал вызвал дежурного адъютанта, поручил ему устроить Злынского и, оставшись один, занялся маршрутом предстоящего похода.

За некоторое время до этих событий на станции Великокняжеской вышел из поезда кряжистый человек в военной шинели, с пышными усами на молодом худощавом лице.

Поправив вещевой мешок, висевший за плечами, он уверенно направился мимо вокзала туда, где, как он хорошо знал, еще лет пять тому назад находилась калитка. Но на калитке висел большой ржавый замок. Недолго думая, приезжий схватился за верхний край решетки и легко перемахнул ограду. С довольным видом человека, не привыкшего останавливаться перед препятствиями, он направился к центру станицы. Идти надо было версты полторы.

Старинная окружная станица Карачапракская, переименованная в 1865 году в Великокняжескую [1] по случаю зачисления в станичный юрт одного из великих князей, как почти все донские станицы, раскинулась на ровном месте и в зимнюю пору представляла собой довольно унылое зрелище: однообразные курени с палисадами, стоящие в ряд по обеим сторонам широких улиц, на окраинах мазанки пришельцев на Дон — иногородних, преимущественно украинцев, или хохлов, как называли их казаки.

Стояла оттепель, и приезжий шел медленно, с трудом выдирая ноги из черной, как вар, липкой грязи. Навстречу изредка попадались верховые казаки. Иные равнодушным взглядом скользили по пешеходу, другие оборачивались и смотрели ему вслед, словно припоминая, где они встречали этого бравого на вид человека.

Приезжий вошел уже в станицу, когда в сыром пасмурном воздухе поплыли тревожные звуки набата. Он оглянулся — не горит ли где — и прибавил шагу…

На площади у церкви шумела сходка. В толпе пестрели околыши казаков, цветные головные платки, шапки и фуражки иногородних. По тому, как спорящие наступали один на другого с озлобленными потными лицами, было видно, что сходка вот-вот закончится дракой.

Вооруженные казаки-фронтовики стояли в стороне, не принимая участия в словесной перепалке.

На церковной паперти бушевала здоровенная высокая женщина с грубоватыми чертами лица.

Поднимая над головой кулаки, она с громкой бранью наступала на иногороднего, самовольно взявшего участок земли.

— Ишь, чего захотели, хохлы проклятые! — кричала она, размахивая руками и бешено сверкая круглыми от ярости глазами. — Равноправия им дай! У меня пять сыновей еще там, а вы все дома! Какое такое может быть равноправие?!

— Та не бреши, тетка! Я сам тыждень тому як виттиля, — сказал добродушно иногородний — украинец.

— А мы знаем, откель ты пришел? — не отставала казачка. — Ты, видать, из тех, чтобы все было общее? Чтоб всех под одну одеялу ложить? Нема мужа, нема жены? Всех до кучи?.. Не-ет! Не будет такого. Нако-ся, выкуси! — Она порывисто присела на корточки и принялась исступленно колотить кулаками по своим круглым коленям.

— Об чем спор? — спросил пробившийся вперед бородатый дед.

— Мужики землю требуют, — отвечал стоявший тут же рыжий лавочник.

— Чего? Земли? Хохлов принять в общество?! — возмутился дед. — Оборони господь! Не дадим! Не допустим!

— Не допустим! — подхватила высокая казачка. — Бабы! — она повернулась к толпе. — Кричите все: «Не допустим!» Чего вы стоите как овечки?! А ну, кричите все разом!

— Не допустим!

— Не дадим земли!

— Не согласны! — откликнулся нестройный хор голосов.

— Казаки!.. — Женщина шагнула к передним рядам, но тут же осеклась, увидев поднявшегося на паперть незнакомого человека с вещевым мешком за плечами, который, с достоинством расправляя пушистые усы, насмешливо смотрел на нее зеленоватыми глазами.

— Станичники! — крикнул незнакомый человек. — Старики, чего вы тут зря шумите? Может, совсем не об этом надо разговаривать? Ссориться за что?

— Как это «за что»? — отвечал из толпы бородатый дед. — Хохлы земли захотели. А у нас самих как ни передел, так паи урезывают… Постой, а ты чей же такой?

— Станичники, — продолжал приезжий, — ни к чему все ваши споры! Наша трудовая власть еще когда издала закон о земле. В нем все ясно указано. — Он пошарил за обшлагом и достал свернутую газету. — Вот этот декрет Советской власти!

— Не выбирали мы энтой власти! — крикнул злой женский голос из задних рядов.

— Казаки, чего вы его слушаете? Ишь, рты поразевали! — подхватила высокая казачка, вновь поднимая над головой кулаки. — Мы уже таких слыхали!

— Замолчи, тетка! — крикнул молодой казак-фронтовик. — Знаем, с чьих слов ты поешь! — Он взбежал на паперть и протянул вперед длинную руку. — Человек дело говорит. Давайте послушаем, — обратился он к народу. — Человек видел, слышал и нам, может, подскажет. А то мы тут как впотьмах ходим. Друг на дружку лютуем… Продолжай, друг, не сомневайся, — сказал он дружелюбно приезжему. — А коли что, так вон наши ребята стоят. Не бойся!

— А я и не боюсь, — произнес тот, усмехнувшись. — Чего мне бояться? Я правду говорю.

— Ну и давай говори, не стесняйся. Беда с нашим народом! — Казак качнул головой. — Совсем темные люди…

— Так вот, станичники, слушай сюда! — резко повысил голос приезжий. — Вы говорите, что при переделах земли паи ваши урезывают. Правильно. А как же иначе? Народ-то ведь прибавляется. Я не был тут всю войну. И на турецком фронте воевал, и на германском. И вижу, сколько за это время выросло молодого населения. И каждому надо выделить пай. А если бабочки еще постараются, — он опять усмехнулся, — то земли и вовсе не хватит. Правильно я говорю?